Вот я и снова стою на пороге,
Вязаный коврик топчу,
В верную дверь из неверной дороги
Нервно, как дятел, стучу.
Старые шторы старинной работы,
Та же герань на окне,
И пожелтевшие старые фото
Так же висят на стене.
«Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания
Падает серый клубок.
Шею мою оросила слезами:
«Господи! Ты ли, сынок?..
Я уже все проглядела окошко,
Все перемерила сны
И поседела, как видишь, немножко
С той позапрошлой весны.»
В гордом смущении мне показала
Майку, что раньше носил.
И, улыбаясь, сквозь слезы сказала:
«Видишь, храню ее, сын…
Все это время ее не стирала,
Запах все твой берегла.
Как затоскую, достану, бывало…
Смотришь, тоска отлегла.
Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто?
Вижу — устал ты, усни.»
Стелется белая-белая простынь,
Светлыми будут и сны.
Будут мне сниться белые рощи,
Черные птицы лететь,
Будут всегда наши матери проще
И метче на жизнь смотреть.
Видно, такая у них уж судьбина,
Чтоб не случилось — всегда
Встретят, накормят, постелят для сына,
А сами не спят до утра.
Птиц убаюкал серебряный иней,
Белая песня берез.
Снится всегда нам пух тополиный
Старых оставленных гнезд.